Жак-Мари Эмиль Лакан родился в Париже 13 апреля 1901 года. Он стал одним из самых оригинальных и влиятельных мыслителей второй половины ХХ века, так как ему удалось постичь Тайну Речи как никому другому. Само существование Тайны Речи открыл его великий предшественник З. Фрейд, дав ей имя Бессознательное. Лакан смог не только развить представления Фрейда, но во многих отношениях он дополнил его классические построения и проложил новые пути для понимания психической деятельности, представленной в структуре Речи и Бессознательном.

Голос Жака Лакана смолк 9 сентября 1981 года, но его речь о Тайне Речи не потерялась в хоре голосов новых исследователей. Речь Лакана, запечатленная в 24 томах текстов его еженедельных публичных семинаров, - это не только вызов, но еще и призыв ко всем, кто хочет постичь тайну своей речи и обрести источник ее смыслов, а, может быть, и что-то сверх того.

Лакан всегда считал себя фрейдистом и часто публично подчеркивал это, противопоставляя тем самым современных ему психоаналитиков, не принимавших ни его учение, ни его самого, классическому психоанализу Зигмунда Фрейда. Лакановские интерпретации фрейдовских идей и прозрений считаются считаются самыми глубокими, а в некоторых отношениях, по-видимому, предельными, но понять их, а поняв, признать, совсем не просто. И в этом соглашаются между собой все: и последователи, и оппоненты лакановского учения.

Далее я собираюсь перейти от патетического к прагматическому изложению. И чтобы сделать этот переход более плавным, обращу внимание на некоторую аллюзию имен классиков, отражающую реальные диспозиции учений. По-немецки, freude – радость, веселье. По-французски, la can – край, кант. И здесь можно предположить разные формулы, объединяющие между собой радость и край. Мне ближе всего такая: Лакан показал то, что лежит у края и за краем радости – Фрейда. Любопытно, что Фрейд подготовил первое издание «Толкования сновидений» в 1900 году, за год до рождения Ж. Лакана, в возрасте 46 лет. А Лакан начал проводить свои семинары в 1953 году, в возрасте 52 лет, то есть оба были уже вполне зрелые люди и опытные аналитики.

Настоящим текстом я хотел бы подвести читателя к границам того психического многообразия, которое открывается и предъявляется графом желания Жака Лакана. А открываются в этой изысканной конструкции смыслы знаменитых лакановских триад: Символическое – Воображаемое – Реальное, потребность – требование – желание, субъект – я – Другой, а также его коротких формул о том, что бессознательное есть речь Другого, а желание субъекта есть желание Другого [3].

Как я собираюсь это сделать? – вопрос непростой и непраздный. Еще З. Фрейдом были выделены три невозможные профессии – невозможно обучить знаниям, невозможно воспитывать и невозможно управлять. Лакан позже добавил еще одну – невозможно научить человека желать [6, с. 207-227]. Сейчас мы с Вами, читатель, находимся в кругу невозможностей первой из четырех профессий. Обучение знаниям по неизбежности должно идти от простого к сложному, от понятного к непонятному. Но можно ли в психике человека выделить какую-либо часть, относительно которой допустимо утверждать, что она проще или понятнее других и начать с нее дедуктивное построение модели психического аппарата. Например, что проще: восприятие, память, мышление, сексуальность, мужественность, женственность, речь, желание, потребность, влечение?.. Очевидно, что среди этих качеств психики нет более простых по сравнению с остальными или более сложных, - объяснение любого из них обязательно использует и остальные. Несостоятельной оказывается и другая, на первый взгляд допустимая дидактическая стратегия – выбрать какое-либо качество психики, например, мышление, и упростить его до понятного всем уровня простоты. Но тогда преподавание понятной простоты превращается в обман, самообман и лжесвидетельство о природе субъекта, для которого вряд ли сохранится место при упрощении. Таким образом, в процессе обучения передаются только ложные знания. Именно поэтому лучшие ученики после успешного освоения учебного материала либо озабочены поиском утраченной истины, которую надеются обрести в научных исследованиях, либо превращаются в вечных студентов – преподавателей, навсегда отвернувшись от реальности истины.

Замечу, что и в преподавании точных наук действуют те же закономерности, но мы не будем на них задерживаться. Нас занимает граф желания, а не точные науки.

Так как же подойти к предмету нашего интереса? Очень просто – я собираюсь реализовать все перечисленные заблуждения в трех концентрах изложения. Сначала будет рассказана правдивая сказка о психической структуре субъекта на уровне очень популярном и, надеюсь, интуитивно понятном всем, хотя интеллектуальное усилие, конечно, предпринять придется. Сделать это необходимо, чтобы запустить креативные механизмы фантазии. Будет много прямых определений понятий, в основном, из теоретической лингвистики Ф. де Соссюра. Сам Лакан почти никогда не давал определений, даже для тех новых понятий, которые ввел в аналитический дискурс он сам. Надеюсь, что причина такой принципиальности Лакана будет понята и оценена по достоинству. На втором уровне начальные представления будут слегка уточнены, дополнены и существенно изменены. Наконец, в изложении идей на третьем уровне я постараюсь дезавуировать иллюзии первых двух концентров.

Первый концентр. Феноменология

В качестве традиционного и кондового начала для всех феноменологических описаний обратим внимание на те концепции, которые послужили Ж. Лакану в качестве отправных точек в его работе.

Структурная лингвистика Фердинанда де Соссюра (1857 – 1953), принципы и методы которой автор развивал перед слушателями в лекциях в Женевском университете в течение учебных курсов по общей лингвистике с 1906 по 1911 годы [14].

Философия Георга Вильгельма Фридриха Гегеля (27.08.1770 – 14.11.1831) в изложении Александра Кожевá, Александра Владимировича Кожевникова (1901 – 1968), племянника В. Кандинского. Лекции А. Кожевá, по гегелевской «Феноменологии духа» в Практической школе высших исследований Парижа в 30-е годы ХХ века собрали всю литературно-философскую элиту Франции. Влияние А. Кожевá было столь велико, что определило во многом и надолго всю современную французскую культуру, как об этом свидетельствует Сержио Бенвенуто: «Я бы даже взял на себя смелость сказать, что более семидесяти лет французская культура была кожевской, даже если зачастую этого и не осознавала… Каждый интеллектуал несет на себе некий исходный отпечаток: с 1930-х годов парижская культура сохраняла даже не столько гегелевский дух, сколько гегеле-кожевский, гегежевский.»[16, с. 10-11].

Психоанализ Зигмунда Фрейда (06.05.1856 – 23.09.1939). Лакан говорил про себя, что он человек, который прочитал всего Фрейда. И это действительно так. Более того, Лакан, по-видимому, прочитал все, что было сказано о психоанализе до него и при нем. В этой области у него была энциклопедическая информированность.

Переходя далее к конкретным понятиям, дадим несколько прямых определений из структурной лингвистики Ф. де Соссюра [14]. Будем отдавать предпочтение наглядности перед строгостью, ведь этот текст – не о лингвистике, и автор – не лингвист.

Язык – это посредник между мышлением и звучанием.

Речь – это выразитель мышления через звучание голоса.

Для многих людей язык по своей основной функции кажется номенклатурой, то есть перечнем терминов, соответствующих такому же количеству вещей или действий. Подобная точка зрения представляется крайне упрощенной, но все же отражает главное качество единиц языка – их двойственность, образованную терминами с одной стороны и вещами или действиями с другой. Следует подчеркнуть, что языковой знак по Ф. де Соссюру связывает между собой не вещь и ее имя, но понятие и акустический образ. Он – психическое представление, полученное путем восприятия органами чувств материального звука. Таким образом, обе стороны языкового знака психичны и связываются нами путем ассоциации, следовательно, языковой знак есть двусторонняя психическая сущность. Две стороны психического знака фиксируются в противопоставлении означаемого и означающего.

Означаемое – это понятие, вещь, действие.

Означающее – акустический образ в указанном смысле.

Языковой знак – это пара, ассоциирующая означаемое и означающее в языке. Ф. де Соссюр записывает соотношение трех терминов в виде схемы, подчеркивающей их единство и противопоставление:

формула 1

Стоит обратить внимание, что Ф. де Соссюр отдает первенство в языковом знаке означаемому, которое располагает сверху, над означающим.Тем самым он стремится утвердить в знаке представление об осмысленности речи, которая служит для описания реальности, для истолкования непосредственного переживания нередуцированной, первичной реальности. Лакан отвергает соссюровскую иерархию означающего и означаемого. Для него первичным становится означающее, а не означаемое. Последнее – это не объект или вещь, это значение, относительно которого у слушающего всегда сохраняется неуверенность, непонимание того, что он услышал. Значение всегда отсылает к другому значению и никогда не указывает на один конкретный факт реальности, потому что сеть языка как целого накрывает всю реальность одновременно. Лакан изменяет последовательность означающего и означаемого в знаке, подчеркивая приоритет первого.

формула 2

S = Signifiant – знак, означающее.

S = signifie – значение, означаемое.

Лакановская запись точнее соответствует факту того, что в мире языковых знаков, в мире речи, вещи отделены от означаемых, а значения – от означаемых. Двойное отделение впрямую указывает на утрату вещи (объекта), которая произошла прежде появления означающего и наоборот, если можно что-то назвать или проговорить, то отпадает необходимость это демонстрировать или иметь. На память приходят поговорки, вроде такой – сколько ни говори «халва, халва», во рту слаще не станет. Или, скажем, если кто-то часто говорит, что много-много трудится, то он рискует в ответ услышать: «Хватит болтать, иди работать!».

Вместе с тем, столь категоричная формулировка свойства двойного отделения в языковом знаке немедленно приводит к теоретическому противоречию, если субъект захочет сказать фразу типа «Я произношу эту речь». С одной стороны, субъект освобождается от произнесения фразы свойством языкового знака, когда ее произносит. С другой, ничто не мешает ему произнести ее. Аналогичные парадоксы возникают, если субъект, следуя Рене Декарту (31.03.1596 – 11.02.1650), озвучит принцип cogito ergo sum – мыслю, следовательно, существую, так как мыслить, существовать и говорить одновременно теоретически не получается, хотя на практике получается легко. Именно подобные противоречия в теории и побудили Ж. Лакана к созданию новой концепции субъекта и графа желаний.

Языковой знак обладает двумя важными свойствами, которые связываются с его неизменчивостью и изменчивостью.

Неизменчивость языкового знака проявляется, если надо передать точное сообщение без всяких двусмысленностей, например, в дипломатических переговорах, юридических документах, или, скажем, в научных отчетах или публикациях. Настоящий текст существенно опирается на свойство неизменчивости языковых знаков, то есть слов, из которых и составлен он сам, хотя следствия фрейдовской невозможности преподавания истинных знаний никак не отменяются. Почему сохраняется независимость языка от нашей воли или произвола? Лингвисты дают один ясный ответ: язык – это традиция. Он всегда выступает как наследие прошлой, родительской эпохи. Начальный пакт, в силу которого в какой-то момент имена были присвоены вещам и был заключен договор между значениями и акустическими образами – такой пакт, хотя и воображаемый, никогда не был констатирован. Мысль о том, что такой пакт когда-то должен был состояться, опирается лишь на наше острое переживание произвольности знака, его изменчивости, ничем, кроме самого языка, не ограниченной. Лакан категорически отрицал приоритет утилитарной функции языка, основанной на свойстве неизменчивости языкового знака, перед символической, возникающей из изменчивости языкового знака, и всегда подчеркивал, что жизнь человека выстраивается символическим порядком [12, с. 38-43].

Изменчивость языкового знака возникает из нескольких источников. Для нас важны два из них, связанные с означающим и означаемым, то есть с числителем и знаменателем лакановской формулы знака S/s. Проиллюстрируем на конкретном примере. Означающее «дерево» по-французски, по-английски или на другом языке звучат по-разному, хотя относятся к одному и тому же значению,

формула 3

С другой стороны, если произносить слово «дерево», то что же имеется в виду – хвойное дерево, лиственное дерево, материал, родословное дерево, дерево графа, дерево жизни из Эдема?

Изменчивость знака специфична только для человеческих отношений. Животные тоже вступают в отношения посредством своих знаковых систем, но их знаки неизменны и зафиксированы механизмами инстинкта. Так, пчела сообщает своим родственницам о положении медоносов танцем, в котором нет никакой импровизации или ошибок. Азиатские волки легко найдут общий язык с американскими волками без всяких переводчиков. Все это и многое другое происходит потому, что знаковые системы животных предопределены не традицией, а инстинктом. Можно сказать, что словари животных записаны на генетическом уровне, а не в книгах, поэтому они не лгут. Ложь – это манипуляция означающими без учета их значений, основанная на изменчивости знака. Для иллюстрации Лакан рассматривает пример зайца, путающего следы. Заяц запутывает следы, проявляя большую хитрость и изворотливость, но лиса их всегда распутывает. Может ли заяц притвориться, что путает следы, то есть запутать следы обманом? Если бы такое случилось, то заяц оказался бы на уровне старой еврейской шутки Фрейда: «Зачем ты сказал, что едешь в Краков так, как будто ты едешь во Львов, хотя на самом деле едешь в Краков?». Но ни в действиях зайца, ни лисы нет ни малейшего намека на подобное поведение. Заяц, путающий следы, не думает о себе как о путающем следы, он придуман охотником-человеком, который превратил и себя, и зайца, и лису в означающие. Заяц, путающий следы, оказывается на высоте субъекта, пытающегося утвердить себя в истине, хотя и произносит для этого речь-обманщицу, предназначенную лисе. Заяц видит в лисе Другого, такого же суверенного субъекта, который тоже способен обмануться или не обмануться в зависимости от своей проницательности, потому что функционирует вне рамок инстинктивных, а следовательно, неизменных, хронических автоматизмов.

Основным свойством означающих является их линейность.

Означающие однонаправлено развертываются во времени, заимствуя у него свои характеристики. Они возникают как протяженность во времени, и эта протяженность лежит в одномерном измерении – это всегда линия. В отличие от означающего, зрительные образы всегда лежат в пространстве или на плоскости, то есть в трех- или двухмерных мирах. Речь всегда только одномерна и однонаправлена, то есть линейна и необратима, что наглядно проявляется в записи текста, в которой слова упорядочены и располагаются всегда в линию. Речь как поток означающих изображается схемой вида

формула 4

Субъект – это тот, кто предъявляет одно означающее другому в речи. Он присутствует в речи в виде инстанции «Я», то есть через посредника, а также в оговорках, ослышках, остротах и других образованиях бессознательного. Можно сказать, что субъект выговаривает свое присутствие речью, в которой он играет роль единственного, подлинного означаемого,

формула 5

S – sujiet, субъект по Лакану. Черта символизирует расщепленность субъекта желанием, для обозначения которой используются синонимы: перечеркнутый, расщепленный, барированный, похеренный, субъект бессознательного, субъект желания. О расщепленности речь впереди. Предыдущая формула субъекта, хотя и справедлива, но не обладает должной степенью общности и не вполне освобождает от теоретического противоречия означающего. Более адекватно говорить, что субъект выговаривает свое присутствие, но в речи он лишь предъявляет себя означающему, которое предъявляется другому означающему,

формула 6

Представление Лакана о субъекте как об эксцентричном и речи, и осознованию позволяет устранить все теоретические противоречия и уйти от картезианского тезиса

«Мыслю, следовательно, существую»,
к непротиворечивой лакановской парадоксальности
«Я мыслю там, где я не есмь, следовательно,
я есмь там, где я не мыслю»,

которую он впоследствии сделал еще более категоричной в последней ее части [11, с. 46]

«Я не есмь там, где я игрушка моей мысли; о том, что
я есмь, я мыслю там, где никогда не мыслю, что мыслю и там».

Лакановский субъект целиком помещен в бессознательное, откуда ангажирует сознательную деятельность инстанции «Я» как оправдание своих побудительных импульсов и стремлений. Картезианский субъект теперь признается лишь надстройкой, посредником для лакановского субъекта в его стремлении признания себя в реальности.

Дискурс – discource, речь или текст. В позднем периоде своего творчества Лакан расширяет понятие дискурса до любой деятельности субъекта, развертывающейся по законам языка, а не только речевых высказываний [6, с.9]. Дискурс субъекта записывается в виде цепочки означающих (4), в которой сам субъект никогда не исчезает, как несущественный автор, но обязательно присутствует, предъявляя себя означающему (6), даже если сохраняет свою анонимность. Следовательно, дискурс всегда субъективен вне зависимости от провозглашаемых в нем претензий на объективность. В равной степени субъективны и исповедь, и проповедь, и научный трактат, и публичная речь политика, и любые другие стили речи.

Например, лакановский дискурс выделяется обилием сложносочиненных предложений, в которых главные и второстепенные предложения вложены друг в друга, как матрешки. Как рассказ в рассказе у Яна Потоцкого в «Рукописи, найденной в Сарагосе». Он противостоит стилю типичного научного текста, в котором предпочтение отдается сложноподчиненным предложениям, выражающим причинно-следственные связи. Однако речь Лакана не становится ни менее научной, ни бессмысленной. Наоборот, мысль в ней предельно остра и точна, чего, порой, не хватает строгим научным текстам. Именно в этом, на мой взгляд, субъективный блеск лакановского дискурса, научного, но не наукообразного по стилю.

Продолжим. Дискурс субъекта – единственный объект исследования в психоанализе как теоретической концепции, так и клинической практике. Лакан постоянно подчеркивает значение речи в жизни человека. Он не устает повторять, что именно в языковом и речевом пространстве лежат и все открытия З. Фрейда, и его самого как психоаналитиков, а непризнание этого факта неизбежно ведет к забвению и ревизии психоаналитических истин.

Приведу две цитаты из Лакана.

«Что действительно обнаруживает подобная структура цепочки означающих, так это возможность для меня, в той мере, в которой я разделяю ее язык с другими субъектами, т. е. в той мере, в которой этот язык еще существует, пользоваться ею для обозначения чего-то совершенно постороннего тому, что говорит она сама. Эти функции речи гораздо больше достойны внимания, нежели ее функция по сокрытию мысли субъекта (по большей части невразумительной), т. е. по указанию места этого субъекта в поисках истины.» [11, с. 35]

Лакан противопоставляет две функции речи и языка. С одной стороны, информационно-означивающая речь, которая служит для передачи сообщений, точных сообщений, использует язык в форме однозначного информационного кода. Однако любой язык оказывается избыточным по отношению к передаче информации в том смысле, что об одном и том же факте можно сообщить по-разному без потери точности описания. С другой стороны, поэтическая речь передает и пробуждает представления и образы, используя эмоционально-выразительную функцию языка. Нам часто не хватае5т слов для экспрессивной передачи переживаний, поэтому люди так ценят хороших поэтов, которые смогли это сделать за них. Но в дискурсе любого субъекта, обладающего поэтическим даром или не обладающего, складывается странная ситуация – пытаясь сообщить некий смысл или передать образ, субъект всегда говорит лишнее, говорит больше, чем он намеревался сказать, но никогда не договаривает до конца, не договаривает все, что он хотел бы сказать. Как и почему это происходит с нами?

Вторая цитата: « исчерпанность механизмов защиты, которую Феничель, скажем, будучи врачом-практиком, в своих разработках по технике анализа так хорошо дает нам почувствовать (в то время, как его теория, сводящая неврозы и психозы к генетическим аномалиям либидинального развития, - это самая настоящая пошлость), оказывается на деле, хотя он об этом и не говорит, да и сам не отдает в этом отчета, своего рода изнанкой механизмов бессознательного. Названия стилистических фигур (figurae sententiarum Квинтилиана): перифраз, гипербола, эллипс, задержка, предвосхищение, сокращение, отрицание, отступление, ирония; и тропов : катахреза, литота, антономасия, гипотипоза – вот термины, самые подходящие для этих механизмов. И как можно рассматривать эти фигуры в качестве простого способа выражения, если именно они являются активным началом того дискурса, который мы слышим из уст пациента.

Упорно характеризуя природу сопротивления как «эмоциональное постоянство» и представляя ее тем самым чем-то посторонним, по отношению к дискурсу, современные психоаналитики обращают против себя одну из важнейших истин, открытых Фрейдом благодаря психоанализу. Ведь, встречая новую истину, мы должны не дать ей место в себе, а занять свое место в ней. Приходится ради этого пошевелиться. Мы не можем просто привыкнуть к ней. Привыкают к реальности. А истину – ее вытесняют.» [11, с. 49]

Тропы или семантические преобразования слов – это такие обороты речи, которые выводят на передний план не прямые, а переносные значения слов или словосочетаний. Тропы – это игра значениями, отделенными от означающих, или, как говорит Лакан, скольжение означаемого под означающим. Речь, оснащенную тропами, иногда называют металогической (от греч. meta – через, после и logos - слово). Она противостоит речи автологической (от греч. autos – я, сам), в которой тропы отсутствуют. В число основных тропов входят: метафора, метонимия, метаморфоза, синекдоха (разновидность метонимии), гипербола, литота, ирония, олицетворение.

Фигуры речи или стилистические фигуры – это отдельный вид выразительно-изобразительных средств, используемый для усиления образной выразительности текста. К ним относят анадиплосис, палилогию, градацию, анафору, эпифору, симплоку, полиптотон, эпимону, плоку, перегменон, полисиндетон, асиндетон, синатройсм, парономазию, антанакласу, аллитерацию, ассонанс, логогриф, гомеоптотон, зевгму, апосипезу, эллипсис, асиндетон, инверсию, гипербатон, хиазм, диэрезу, апокопу, синерезис, протезу, асферезис, парагогу, эпентезу, синкопу, метатезу [15, с. 414-440].

Лакан еще раз обратился к идее соотнесения стилистики речи субъекта с его психическими особенностями в Римской речи [12, с. 38], но сам не последовал в указанном направлении. Возможно потому, что это море стало для него уже слишком малым. В позднем периоде творчества он разработал оригинальную концепцию четырех дискурсов [6], отдавая тему классификации своим последователям. Тема до сих пор остается открытой и актуальной.

Однако Лакан настаивает на приоритете двух тропов, метафоры и метонимии, в организации сознательной и бессознательной речевой деятельности субъекта [3].

Метафора (греч. metaphora - перенос) – семантическое преобразование, при котором образ сформированный относительно одного класса объектов, прилагается к другому классу или конкретному представителю класса. Со времен Аристотеля метафора рассматривается как сокращенное сравнение, из которого исключены слова «похож», «напоминает», «подобен», и т.д., а также союзы «как», «как будто», «как бы», «словно», « точно», «ровно» и т.д. [15]. Например, голос как крик ястребиный, горит восток зарею новой, отговорила роща золотая, спинка стула, ручка двери, отец – это тот, кто меня признал, мать всегда такая, как я хочу, дети – цветы жизни, отцовская метафора и т.д.

Метонимия (греч. metonymia – переименование) – семантическое преобразование, которое переносит наименование предмета или класса предметов на другой класс или отдельный предмет, ассоциируемый с данным по смежности, сопредельности, а также вовлеченности в одну ситуацию на основании временных, пространственных характеристик или причинных связей [15]. Любая дефиниция (прямое определение понятия) основана на последовательности метонимии и метафоры. Другие примеры: читать Лакана, играть Баха, заковать в железо, оркестр духовой раздувает огромные медные рты, страх орет из сердца, тело не лжет, отряд в десять штыков. Самый известный в лакановской концепции метонимический объект – это фаллос, который никогда, кроме древнегреческой комедии, не появляется в собственном виде, но легко и даже навязчиво – в виде метонимий: палка, хлыст, холодное оружие, огнестрельное оружие, обелиски, эмблемы, архитектурные сооружения вообще, регалии власти или карьерных успехов, отношения в иерархических структурах, фетиши и т.д.

Диспозицию лакановской идеи о фундаментальной роли метафоры и метонимии в психическом пространстве проиллюстрируем следующим его текстом:

«Следуя этим маршрутом, мы просто-напросто продолжаем толкование сновидений – Traumdeutung.

Entstellung, т.е. искажение, преобразование, являющееся для Фрейда общим условием функционирования сновидений, и есть то самое, что мы, следуя Соссюру, определили выше как совершающееся (бессознательно совершающееся!) в любом дискурсе скольжение означаемого под означающим.

Влияние означающего на означаемое осуществляется при этом по обоим известным нам руслам.

Verdichtung, т.е. сгущение, конденсация, представляет собой структуру взаимоналожения означающих, являющуюся полем действия метафоры – структуру, само имя которой, включающее в себя слово Dichtung (поэзия), указывает на родство указанного механизма с поэзией, и родство настолько тесное, что он вбирает в себя традиционную функцию этой последней.

Verschiehung – немецкое слово лучше, нежели наше «смещение», передает то демонстрируемое метонимией отклонение значения, которое со времени своего появления на страницах Фрейда является наиболее эффективным из приемов, применяемых бессознательным для обхода цензуры. Но что же отличает эти два механизма, играющие особую роль в «работе сновидения» (Traumarbeit), от их гомологической функции в дискурсе? – Да ничего, кроме накладываемого на означаемый материал условия, немецкую формулировку которого, Rucksicht auf Darstellbarkeit, лучше всего переводить как учет средств представления»… [11, с. 40].

Смысл (с мыслью) речи – это мысль субъекта, выраженная средствами языка. Все сразу же усложняется, если учесть открытые Фрейдом бессознательные мысли, которые вместе с сознательными формируют речь субъекта и ее смысл. Причем наиболее важными оказываются именно бессознательные смыслы, выражающие невысказанное и нереализованное, ведь амнезия – самый цепкий вид памяти [12, с. 31]. В концепции теоретической лингвистики Ф. де Соссюра смысл – это значение фразы или текста, в котором все значения каждого слова, их порядок и согласование между собой, общий контекст автора и темы одинаково важны. Смысл возникает только тогда, когда фраза или текст закончены. Только с последним словом значимость речи ретроградно, обратным действием, наполняет смыслом каждое предыдущее слово, собственные значения которых начинают играть подчиненную роль. Для примера рассмотрим фразу Лакана: «Бессознательное субъекта есть дискурс Другого – эта мысль особенно явно выступает в работах Фрейда, посвященных тому, что он называет…»[12, с. 35]. Я намеренно опустил последнее слово, чтобы дать почувствовать пустоту смысла, образованную несказанным. Что-то повисло в воздухе. Но когда мы узнаем последнее слово, то все станет на свои места, потому что никакое другое слово там уже быть не может. Итак, недостающее слово – телепатия. Действительно, телепатическая речь субъекта как бы продиктована ему суфлером, пусть даже Великим Суфлером, но это всегда речь Другого, произнесенная субъектом, но ему не принадлежащая.

Ретроградный ход смысла Лакан изображает графом дискурса (рис.1). Графом называется математический объект, состоящий из вершин или точек и ребер, соединяющих некоторые вершины и изображающих связи; например, схема метро, генеалогическое дерево и т.д. В частности, фраза Лакана начинается в точке 1 словом «Бессознательное» и заканчивается в точке 2 словом «телепатия». Смысл фразы обратным действием, отмеченным верхней дугой, действует на каждое ее слово. Речевое намерение автора в точке 3, то есть замысел фразы, по-видимому, состоит в предъявлении ее смысла. Недосказанной (точка 4) оказывается причина, по которой Лакану потребовалась именно эта фраза в этом месте текста Римской речи. Зачем он хочет быть понятым своими слушателями и хочет ли он этого?

Рис. 1. Граф дискурса и обратного действия смысла

И здесь возникает базовый вопрос, почему дискурс субъекта подчинен обратному действию смысла, а не, скажем, аддитивному закону, при котором значение фразы складывалось бы из отдельных значений слов, или какому-то другому правилу образования смысла? И что такое смысл речи сам-по-себе? На первый вопрос – ответ впереди, а на второй – наметим ответ прямо сейчас. Лакан считает, и его мнение вряд ли возможно оспорить, что вход в измерение смысла в дискурсе открывается двойной метафорой [11, с. 46]. Для примера разберем одну из фраз самого мэтра: « Даже ничего не сообщая, дискурс демонстрирует существование коммуникации; даже отрицая очевидность, он утверждает, что слово конструирует истину; даже имея целью обман, он играет на вере в свидетельство» [12, с. 22]. Фраза состоит из трех самостоятельных предложений, каждое из которых начинается со слова «даже». Каждое предложение состоит из двух метафор, как бы противопоставленных друг другу. Конечно, в них есть и метонимия, потому что дискурс сам-по-себе не может сообщать, отрицать, обманывать. Это дело субъекта, который речь затеял. Дискурс, то есть речь, как бы сообщает, как бы отрицает, как бы обманывает. Второй ряд метафор связан со словами: дискурс демонстрирует, слово конструирует, играть на вере в свидетельство. Но также понятно, что именно игра противопоставленных глаголов создает пространство для предъявления смысла каждым из трех предложений.

Связь смысла с измерением метафоры и их одновременное исчезновение наглядно демонстрирует фраза из выступлений М.Задорнова: «Все зайцы – козлы». Если она находится в автобусе, то смысл ее очевиден: «Все, кто едет без билета, - очень плохие люди». Но смысл ее не возникает, если исключить измерение метафоры. Представьте себе эту фразу на клетке с зайцами в зоопарке – ничего, кроме недоумения, там она не вызовет. Смысл сообщения появляется именно в условиях действия метафоры и исчезает одновременно с исключением метафорического контекста.

Вместе с этим любопытно рассмотреть структуру голофразы, особого рода высказывания, которая противоречит сама себе, хотя автору кажется вполне осмысленной. В голофразе проявляется третья возможность передачи смысла речью – это нехватка смысла. Например, мать говорит своей подруге про взрослую дочь, которая почему-то не может устроить свою жизнь: «Она у меня самостоятельная». Оппозиция господства матери (она у меня) независимости дочери (самостоятельная) не создает метафорического пространства, с одной стороны, а с другой – информационно противоречива. Фраза выдает скрытые, бессознательные, мысли матери о желании господства над дочерью, которой остается лишь имитировать независимость, но этого смысла, как и смысла вообще, не хватает в явном тексте высказывания. Какие-то ключевые слова в нем не прозвучали и были вытеснены из области осознаваемой речи, но не исчезли для субъекта матери. Поэтому она не замечает нелепости произнесенной фразы и считает ее осмысленной, ведь она ведает полный текст своей речи. Итак, по Лакану, фрейдовское «бессознательное есть часть конкретного трансиндивидуального дискурса, которой не хватает субъекту для восстановления непрерывности своего сознательного дискурса» [12, с.28].

Как известно, метапсихология объединяет в себе модели психического аппарата и другие объяснительные концепции о (не)действенности психоаналитических методов, то есть все то, что находится за или, как сказал бы Лакан, по ту сторону клинической практики. В его собственных моделях человеческая реальность рассматривается в трех важнейших для него регистрах, или стратах, Реального, Воображаемого и Символического. Сосуществование регистров представляется в терминах, на первый взгляд, взаимоисключающих друг друга. Реальное, Воображаемое и Символическое попарно независимы, непрерывно пронизывают друг друга и не существуют по отдельности. Лакан придумал наглядную иллюстрацию связи регистров в виде борромеева узла, состоящего из трех колец, которые удерживают друг друга только все вместе.

Рис. 2. Борромеев узел Символического(S), Реального(R) и Воображаемого(I)

Символическое предъявляется языком и реализуется субъектом в речи. Масштабы символической трансформации человека как биологического существа столь глубоки и необратимы, что Лакан изобрел новое название человека – parletre – термин, состоящий из трех слов: «parle» - говорить,«lettre» - буква, «l’etre» - бытие, то есть человек – это говорящее буквой бытие. Мы не будем сейчас задерживаться на роли символов, так как почти весь предыдущий текст относится к введению в роль символического порядка в жизни людей. Приведу лишь одну почти патетическую цитату из Лакана: «Символы и в самом деле опутывают жизнь человека густой сетью: это они еще прежде его появления в мире сочетают тех, от кого суждено ему произойти «по плоти»; это они уже к рождению его приносят вместе с дарами звезд, а то и с дарами фей, очертания его будущей судьбы; это они дают слова, которые сделают из него исповедника или отступника и определят закон действий, которые будут преследовать его даже там, где его еще нет, вплоть до жизни за гробом; и это благодаря им кончина его получит свой смысл на Страшном суде, где – не сумей он достичь субъективной реализации бытия-к-смерти – Словом его бытие оправдается или Словом же осудится»[12, с.49].

Воображаемое наиболее востребовано в жизни человека и социума. Этот регистр возникает из ориентации речи на передачу значений входящих в нее слов, как если бы существовал договор о взаимнооднозначном соответствии означающих и означаемых. По Лакану поведение человека может стать воображаемым, когда его ориентированность на образы и его собственное функционирование в качестве образа для другого субъекта смещены из биологических циклов, обеспечивающих естественные потребности [7, с.19]. Тогда человек принимает себя в качестве своего «Я», а не того, кто лишь говорит «Я».

Отличие Символической и Воображаемой позиций Лакан иллюстрирует схемой L.

Рис. 3. L – схема Лакана, представляющая диспозиции Воображаемого и Символического регистров бытия

По Лакану, психоанализ – дело субъекта, то есть ось символического оказывается приоритетной [17, с.13]. В современной Лакану эго-психологии и поведенческой терапии предпочтение отдавалось оси Воображаемого, в которой субъект оказывается в подчинении у инстанции «Я». Лакан категорически отвергал подобные подходы как противоречащие исходным фрейдовским идеям.

Основными понятиями Воображаемого оказываются образ тела (α), вокруг которого формируется инстанция «Я», и сознательное мышление [18], представления, в частности, представления о другом субъекте (α’) и фантазмы как неизменные сценарии получения удовольствия в отношениях субъекта к образу тела (S◊α). Среди фантазмов выделяются четыре первофантазма: рождение-смерть, соблазнение, кастрация, первосцена [19, с.453].

Реальное по Лакану – это невозможное, это то, встреча с чем не состоялась. В раннем детстве реальность ребенка создана бессознательным его матери. Во взрослой жизни реальность субъекта – его собственная галлюцинация, как сказал Рене де Соссюр. Реальность входит в нашу жизнь тремя путями: в комедии, истине и утрате или трагедии. В комедии всегда обнажается истина, когда маски снимаются. Истина всегда травматична, а травма, то есть утрата, - объективна, как трагедия. По мнению Ж. Шассге-Смиржель: «Реальность с точки зрения психосексуальности, может быть определена как результат существования отца, разделяющего мать и ребенка. Это можно формулировать по-другому: реальность – это признание разницы между полами и поколениями. Или еще таким образом: матери и отцу свойственна сексуальность, направленная на воспроизведение потомства, , а ребенку – нет. Это приводит к мысли, что разрушение реальности – это крах отцовской вселенной.» [20]

Недоступность Реального сближает его с бессознательным З.Фрейда, так как оба они возникают как результат переработки субъектом эдипального запрета. Он одновременно и расслаивает все три регистра, и переплетает их вместе, как борромеев узел, а также формирует главные психические содержания бессознательного, которые станут фатальными силами жизни субъекта.

Центральной силой бытия субъекта признается его желание, возникающее как ответ говорящего существа на присущую ему изначально нехватку его же бытия. Ни о какой внутренней гармонии речь уже идти не может, не вступая в конфликт с регулярной клинической практикой. Субъект оказывается навсегда расщеплен желанием на того, кто он есть, и того, кем он стать не сможет. Мужчина не станет женщиной, а женщина – мужчиной, люди не могут жить вечно и обязательно умирают в свой срок, нельзя вернуться в лоно матери, нельзя вернуть сказанное слово или брошенный взгляд и т.д. Желание субъекта – это то, во что говорящий субъект превратил половой инстинкт животных. Оно получает свою силу и действенность от полового влечения, которое смещено из цикла естественного биологического размножения и эротизирует практически всю активность человека по поиску и удовлетворению его потребностей. Так все действия людей обретают символический смысл, выражая тайное желание через явную потребность, так Символическое пространство субъекта формирует его реальность. Вот как об этом сказал Лакан:.

« Желание, эта центральная в любом человеческом опыте функция, не есть желание чего-то именуемого. И в то же время именно это желание лежит у истоков всего, что делает существо одушевленным. Если бы существо было лишь тем, что оно есть, не было бы самого места, позволяющего о нем говорить. В силу своей нехватки существо оказывается существующим. Именно в силу этой нехватки, именно в опыте желания приходит существо к переживанию своего Я в его отношениях с бытием. Именно в погоне за тем потусторонним, которое есть ничто, снова и снова возвращается оно к переживанию себя как существа, себя сознающего. На самом же деле это сознающее себя существо оказывается ни чем иным, как своим же собственным отражением в мире вещей. Ведь там же, рядом с ним, сопутствуют ему другие существа, которые, на самом деле, себя не знают.

То прозрачное для себя бытие (être), которое ставит в центр человеческого опыта классическая теория, предстает в этой перспективе как способ поместить в мир объектов то бытие желания, которое иначе, нежели в собственной нехватке, увидеть себя было бы не способно. Испытывая эту нехватку, оно замечает, что бытия недостает ему, но что бытие это есть там, во всех тех вещах, что о своем бытии не знают. И тогда, не видя другой разницы, оно воображает, что само оно не что иное, как еще одна такая же вещь. Я есмь тот, кто знает, что я есмь, - говорит оно себе. Но даже зная, что оно есть, оно ничего, к сожалению, не знает о том, что же именно оно такое. Вот чего любому существу действительно не хватает. В итоге возникает путаница между эректальной мощью фундаментальной нужды, воздвигающей существо как присутствие на фоне отсутствия, с одной стороны, и способностью сознания, а точнее, осознания, представляющей собой нейтральную, абстрактную и в абстрактном виде представленную форму всех возможных миражей в совокупности, с другой.

На самом деле отношения между человеческими существами устанавливаются, не достигая поля сознания. Первоначальную организацию человеческого мира осуществляет желание, желание как фактор бессознательный. Только с этой точки зрения и можем мы оценить сделанный Фрейдом шаг.» [2, гл.XVIII]

С изяществом, вызывающим восхищение, Лакан возвращает смысл библейским догматам, соединяя их с психоаналитическими идеями. «И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему, и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над зверями… И сотворил Бог человека по образу своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их» [Быт.1, 26-27]. Но что же являет нам в нас образ Божий? Тело? Нет, слово. «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» [Ио1, 1]. Именно язык, речь, слово открывают нам значение Символического регистра бытия человека как того бестелесного мира, из которого каждый говорящий субъект подчинен образу и подобию Слова и которое было прежде тела.

Литература:

Ж.Лакан

  1. Семинары, Книга I: Работы Фрейда по технике психоанализа (1953/1954). Пер. с фр. М. Титовой и А Черноглазова. М.: ИТДГК «Гнозис», Изд-во «Логос». 1998. – 482с.
  2. Семинары, Книга II: «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа (1954/1955). Пер. с фр. А Черноглазова. М.: ИТДГК «Гнозис», Изд-во «Логос». 1999 – 520с.
  3. Семинары, Книга V: Образования бессознательного (1957/1958). Пер. с фр. А Черноглазова. М.: ИТДГК «Гнозис», Изд-во «Логос». 2002. – 608 с.
  4. Семинары, Книга VII: Этика психоанализа (1959/1960). Пер. с фр. А Черноглазова. М.: Изд-во «Гнозис», Изд-во «Логос». 2006. – 416с.
  5. Семинары, Книга XI: Четыре основные понятия психоанализа (1964). Пер. с фр. А Черноглазова. М.: Изд-во «Гнозис», Изд-во «Логос». 2004. – 304с.
  6. Семинары, Книга XVII: Изнанка психоанализа (1969/1970)/ Пер. с фр. А Черноглазова. М.: Изд-во «Гнозис», Изд-во «Логос». 2008 - 272c.
  7. Имена-Отца. Пер. с фр. А Черноглазова. М.: Изд-во «Гнозис», Изд-во «Логос». 2006. – 160с.
  8. Психоз и Другой. МПЖ, 2002, №1 (32), Пер. с фр. А. Черноглазова. С. 17-33.
  9. О бессмыслице в структуре бога. МПЖ, 2002, №1 (32), Пер. с фр. А. Черноглазова. С. 36-49.
  10. МПЖ, 2004, №3(42). Специальный выпуск: лакановский психоанализ. 224с.
  11. Инстанция буквы в бессознательном или судьба разума после Фрейда. МПЖ, 1996, №1, с. 21-58.
  12. Функция и поле речи и языка в психоанализе. М.: Изд-во «Гнозис», 1995. – 192с.
  13. Телевидение. Пер. с фр. А Черноглазова. М.: Изд-во «Гнозис», Изд-во «Логос». 2000. – 160с.
  14. Ф. де Соссюр. Курс общей лингвистики. – М.: Едиториал УРСС, 2004, 256с.
  15. Стилистика и литературное редактирование: учебник / под ред. проф. В.И.Максимова. – М.: Гардарики, 2008. – 653с.
  16. Сержио Бенвенуто, мечта Лакана. – СПб.: Алетейя, 2006. – 172с.
  17. Symptôme – Sintome (Симптом - Синтом), Ереван, №2, 2000г.
  18. З.Фрейд, Отрицание.
  19. Жан Курню, Бедный мужчина, или Почему мужчины боятся женщин, в кн. Французская психоаналитическая школа. – СПб.: Питер, 2005, с. 438 – 456.
  20. Ж. Шассге – Смиржель. Садомазохизм в перверсиях: некоторые размышления о разрушении реальности.