В.А. ХАНДОГИН
АНАЛИТИЧЕСКИЙ ПЕРЕВОД. ФЕНОМЕНОЛОГИЯ
Обзор поля переводов на русский. Литературная стратегия перевода — метафора. Научная стратегия перевода — метонимия. Дословный перевод — забывание. Реальный перевод — сновидение. Желание переводчика. Адекватный перевод. Третье желание переводчика — транскрипция. Транскрипция содержания — искажение. Транскрипция структуры — имитация.
Вначале обращу внимание на один факт, банальный, и, одновременно, фатальный – психоаналитические концепты известны нам в переводах. Конечно, подавляющее большинство читателей не придают этому факту никакого значения, так как их интерес к теме остается в рамках общекультурной образованности. Для них важно, что перевод на русский язык, например, текстов З.Фрейда есть и доступен. Им безразлично, переведён ли он М.В. Вульфом, Г.В. Барышниковой, А.М. Боковиковым, С.Панковым или кем-то ещё из, примерно, двадцати переводчиков классика. Совсем иное дело – это профессиональные читатели. Для них важны нюансы, тонкости смысловых оттенков, точность последовательности слов и т.д. Они с неизбежностью погружаются в чтение разных переводчиков, надеясь услышать в словах переводчиков истинные смыслы первоисточника. Такое внимание к тонкостям ещё больше усиливается при изучении лакановского психоанализа, когда текст, слово, буква оказываются в самом центре концептуальных построений. И тогда хочется понять, с чем же в действительности мы имеем дело, называя это переводом.
ОБЗОР ПОЛЯ ПЕРЕВОДОВ НА РУССКИЙ
К настоящему времени сложилась определенная коллекция – термин библиотека здесь не вполне уместен,- переводов на русский текстов Ж.Лакана и его последователей. Для неофитов она может показаться внушительной, но для специалистов, конечно, требуется ещё, ещё и ещё… В первую очередь отметим переводы А.Черноглазова десяти изданных Семинаров (1,2,3,4,5,7,8,10,11,17,20) и множества статей Ж.Лакана. Они признаются как официальные.
Меньшим по объёму, но не менее значимым в идейном отношении, представляется корпус переводов, регулярно публикуемых в Международном психоаналитическом журнале от пилотного №0 за 2010г до №7 за 2017г. Редакция журнала сотрудничает с широким кругом переводчиков, имена которых не будем перечислять, чтобы никого нечаянно не обидеть. Все они достойные специалисты в клинике, методе и теории, то есть во всех трёх сферах лакановского психоанализа. Надеюсь, что №7 издание МПЖ не завершится, подобно тому как скоропостижно и необдуманно прекратилась деятельность Группы Фрейдово поле – Россия.
Наконец, третью группу текстов составляют переводы, которые размещены на разных официальных и частных ресурсах в сети. Здесь, конечно, следует заслуженно выделить удачный ленинградский проект «Лаканалия» и выразить признательность редакции за их труд.
И для полноты описания поля переводов Ж.Лакана напомню, что первым его толмачём-толкователем признал себя Ж.-А. Миллер, посвятивший этому делу большую часть своей профессиональной жизни. Он создал реальность теории, превратив стенограммы речей в регулярные тексты. Но одновременно именно он стал тайным соавтором многих «аутентичных» текстов Лакана. Созданная им реальность принимается в качестве единственной, так как известные на сегодня другие, не миллеровские, варианты расшифровки исходных стенограмм в русскоязычном поле не представлены.
Итак, зачем были выделены эти три группы переводов? Для того, чтобы начать обсуждение темы об адекватности перевода психоаналитического текста. Начать или продолжить, если подобное обсуждение уже кто-то публично начал. А это вполне возможно, так как кулуарно, на уровне профессионального фольклора, тема присутствует неизменно на всех психоаналитических собраниях и тусовках. Уверен, что и переводчикам, и читателям есть, что сказать о разных аспектах проблемы. А их много. Например, каким они видят культуральный барьер? Можно ли его не замечать или как его преодолеть? Хотелось бы понять, адекватный перевод психоаналитического текста - это иллюзия, случайность или доступная реальность? Говоря иначе, может ли переводчик, не будучи ни Лаканом, ни Миллером, ни Лораном, ни даже членом группы Фрейдово Поле-Россия, воспроизвести на русском языке тескт на уровне оригинала, то есть на уровне Лакана, Миллера, Лорана...?
Критерии адекватности перевода поэтического произведения сформулированы литераторами. Они вполне конструктивны в своей области. Научные переводы будут адекватны по преимуществу, так как научный язык принципиально не допускает двусмысленностей, разночтений или намеков. Сакральные тексты адекватно воспроизводят только авторитетные эксперты, подобно тому, как это произошло с Септуагинтой.
А где расположить психоаналитические изыскания – они ближе к художественным, к научным, к сакральным? Или они – нечто совсем другое, четвертое? Ясно. Что представления об адекватности в этих трех или четырех литературных пространствах не совпадают и выделяют разные позиции переводчиков. Мы проследим как именно эти позиции воздействуют на текстовую трансформацию оригинала. Например, какие искажения вносят склонность к литературной легкости стиля, стремление к доктринальной обоснованности или ориентация на передачу всех смыслов оригинала буквально. Наконец, какова роль изначальной транскрипции стенограммы устной речи в текстовую форму.
Надеюсь, что это исследование приближает нас к пониманию означенной темы – что именно должно быть сохранено в адекватном переводе психоаналитического текста, а чем и как допустимо пожертвовать. Мы увидим, как всё это функционирует. Начнём с констатации трёх структурных доминант текстовой трансформации.
ЛИТЕРАТУРНАЯ СТРАТЕГИЯ ПЕРЕВОДА — МЕТАФОРА
Официальные переводы А.Черноглазова отличаются безупречным литературным стилем и вкусом. Они читаются относительно легко. Вместе с этим литературная безупречность нивелирует важные психоаналитические акценты, микширует исходные концептуальные ориентиры и одновременно усиливает вторичные смыслы и даже создаёт новые. Описанная таким образом литературная трансформация текста представляет собой действие метафоры. Она сглаживает содержание оригинала через метафорическую экспрессию и в ущерб прагматической сухости цепи означающих. Если бы, например, исходный текст в каком-то смысле можно было уподобить треугольнику, то его литературный перевод скруглил бы острые вершины, как показано на рисунке.
Метафорическое сглаживание острот при литературном переводе текста:
В качестве иллюстрации приведу два перевода одной выдержки из текста Семинара VII «Этика психоанализа», из которых первый взят из официального перевода А.Черноглазова, а второй выполнен Е.А.Калиниченко по цитате из книги Э.Лорана максимально дословно. Подчеркну, что мне чужда идея обесценивания или даже критики труда А.Черноглазова. Он мастер своего дела, но и читатель должен отдавать себе отчёт в особенностях, то есть в сильных и слабых сторонах переводов. Итак, вот обе цитаты.
Официальный перевод А.Черноглазова из Семинара VII с.310.
«Первой каймою этого поля является, как мы знаем с вами, та самая, которая, наряду с принципом удовольствия, не позволяет нам на него проникнуть, -- это защитная полоса боли. Что конструирует это поле – вот о чём нужно нам себя спросить. Влечение к смерти – говорит Фрейд, -- первичный мазохизм. Не является ли, однако, этот ответ чересчур упрощённым? Разве сводится содержание этого поля к боли, которая служит ему защитой? Разве являются мазохистами все, в ком позывы этого поля настойчиво о себе заявляю? Я лично […] так не думаю. […] Икономия мазохистской боли очень напоминает икономию благ. Речь идёт о том, чтобы разделить боль точно также, как делятся все прочие блага […]. Не имеем ли мы здесь дело с чем-то таким, что оборачивается паническим возвратом к диалектике благ? По правде говоря, в поведении мазохиста -- я имею в виду мазохизм как извращение – всё это указывает на то, что возврат этот является для него структурным моментом. Почитайте Захер-Мазоха, автора чрезвычайно поучительного, хотя и не таких масштабов, как Сад, и вы сами увидите, что в конечном счёте позиция мазохиста-извращенца сводится на самом деле к желанию уподобиться ничтожеству блага, вещи,с которой обращаются как с неодушевлённым предметом, рабу, которого можно обменять и которым позволительно поделиться».
Перевод цитаты из текста Э.Лорана [1, с.128].
«первой границей этого поля является, как мы с вами знаем, та самая, которая, наряду с принципом удовольствия, не позволяет нам на него проникнуть, -- это грань/предел боли. Нам необходимо задать себе вопрос о том, что конституирует это поле. Влечение к смерти, говорит Фрейд, первичный мазохизм. Не делаем ли мы слишком большой скачок в данном вопросе? Разве является боль, защищающая границу, всем содержимым поля? Все ли те, кто манифестируют требования этого поля, в конечном счёте, мазохисты? Я […] так не думаю. […] Экономика мазохистской боли оказывается похожей на экономику благ. Боль хотят разделить также, как разделяют массу других вещей […]. Однако не идёт ли здесь речь о чём-то, куда вмешивается паническое возвращение в диалектику благ? По правде говоря, всё в поведении мазохиста, я имею ввиду мазохиста-извращенца, указывает нам на то, что именно это является структурной чертой в его поведении. Прочтите М.Захер-Мазоха, автора весьма поучительного, хотя и гораздо меньших масштабов, чем Сад, и вы увидите что, в конечном счёте, истинной точкой, в которую проецируется позиция мазохиста-извращенца, является желание свести себя к ничтожеству блага, к той вещи, с которой обращаются как с предметом, к рабу, которого передают и которым делятся».
При первом прочтении кажется, что выделенные курсивом отличия несущественны. Но взыскательный читатель, обладающий опытом разбора лакановских текстов, обратит, конечно, внимание на сглаживающее действие фильтра метафоры, который притупляет острые углы концептов, изменяя акценты.
Отмечу, что иллюстрация действия метафоры -- это не единственная причина, по которой приводится полный текст цитаты из Лакана. Вторая, столь же важная причина связана с её содержанием о структуре самоощущения мазохиста, истинным центром которой, «является желание свести себя к ничтожеству блага, к той вещи, с которой обращаются как с предметом, к рабу, которого передают и которым делятся.» Значимость этих утверждений для исследования переводов выяснится чуть позже и будет специально отмечена.
НАУЧНАЯ СТРАТЕГИЯ ПЕРЕВОДА — МЕТОНИМИЯ
Публикации в профессиональных изданиях МПЖ и «Лаканалии» в своём большинстве выполнены в стратегии научного перевода. Причём, термин «научный» здесь применим точно с той же мерой условности, с какой сам психоанализ считается наукой. Эти переводы выгодно отличаются доктринальной последовательностью, залогом которой оказывается профессиональная квалификация переводчика в части теории лакановского психоанализа. В итоге может даже появиться перевод идентичный оригиналу, если доктринальная последовательность сопровождается идейной преемственностью, а ещё лучше, идейным совпадением исходного текста и его перевода. И подобные случаи известны в истории. Например, Л.Витгенштейн сам перевёл свой Трактат с немецкого на английский, так что оба условия появления точного перевода были выполнены. Сегодня можно говорить о двух оригинальных текстах Трактата на немецком и английском языках.
Однако, в реальности переводчики, как уже было сказано, не лаканы, не витгенштейны и не лораны, поэтому идеальный перевод остаётся лишь идеалом, даже если в чём-то превосходит оригинал. Научная стратегия подгоняет первоисточник под свою доктрину, пусть научную, и действует как метонимический сдвиг содержания. В пределе перевод станет самостоятельным произведением со своими достоинствами, но по сути окажется мистификацией исходного текста. В качестве примеров отмечу «Фауста» Б.Пастернака, «Волшебника изумрудного города» А.Волкова и «Винни-Пуха» А.-А.Милна в переводе Б.Заходера и т.д. Все они признаются новыми произведениями, в чём-то превосходящими первоисточники, но не воспроизводящими их, не сводимыми к ним.
Опять воспользуемся образом треугольника, чтобы проиллюстрировать действие метонимического сдвига.
Метонимический сдвиг содержания при научной стратегии перевода:
В пределе точного перевода треугольники не сдвигаются относительно друг друга, а точно накладываются один на другой. В пределе мистификации треугольники вообще не имеют общей части.
Важное замечание относительно научности. Она совершенно не обязательна, так как метонимический сдвиг содержания обязательно состоится, если переводчик доктринально тенденциозен. И неважно, обладает ли та доктрина, в которую он верит, научной обоснованностью или относится к области религии, социальности, эзотерики и т.д., важно, что переводчик ею индоктринирован, и тогда она определит тренды при текстовой трансформации. Возможности иллюстрации отмеченного правила на примерах текстов лакановской ориентации крайне ограничены. Как правило, они переведены по одному разу, то есть один текст -- один переводчик. Совершенно иная ситуация сложилась в области поэтического перевода. Например, Гётевский «Фауст» переведён на русский более двадцати раз. Среди переводчиков Э.Губер, автор первого перевода трагедии Гёте, А.Фет, В.Брюсов, А.Соколовский, он выполнил прозаический перевод, Н.Холодковский, его текст считается наиболее точным, Б.Пастернак, перевод которого признаётся литературно безупречным. Два последних перевода известны наиболее широко и подробно исследованы. Например, Л.И. Мальчуков показал все детали метонимического сдвига в переводе Б.Л.Пастернака, хотя ставил перед собой совершенно иные цели. Он обращает внимание, что «Пастернак был профессионально осведомлён в гётевском наследии (к тому же его консультантом и редактором был сам Н.Вильям-Вильмонт). Но он словно пренебрёг историей создания «Фауста» и его текстологическими тонкостями, чтобы в своём переводе «прокатить как на санках», современного читателя…
Существует два близких взгляда на результат работ Пастернака над «Фаустом». Один - из уст Н.Н.Бахтина: «Мне он очень нравится, перевод…и когда уводит от автора, но уводит не вниз, а немножко, может быть, в сторону, но на той же высоте. Нет ничего хуже, когда переводчик снижает»…
О том же вторит и Ал.В.Михайлов»… [2]
У Пастернака была своя важная идея – одновременно с работой над переводом, он писал роман «Доктор Живаго». Поначалу он даже взвешивал вариант названия «Опыт русского Фауста». Тексты создавались параллельно.
Таким образом, несмотря на свою профессиональную осведомленность, Б.Л.Пастернак отходит в сторону от текста В.Гёте, и создаёт своего «Фауста», со своими целями и со своих позиций. Вполне убедительное и однозначное описание действия метонимии и её доктринальной причины.
Попутно отмечу, что настоящее исследование появилось в процессе перевода книги Э.Лорана [1]. Он часто обращается к цитатам, причём многие из них уже переведены на русский как А.Черноглазовым, то есть в литературном стиле, так и профессиональными аналитиками с научной позиции, если принять, что лакановский психоанализ есть наука. Мы посчитали важным привести в тексте книги все варианты переводов со ссылками на русскоязычные источники. В основном тексте, по традиции, представлен наш перевод, а в подстрочных примечаниях -- более ранние версии цитат. Из их сравнения читатель вполне может извлечь доводы в пользу сказанного. И, конечно, в своей позиции мы хотели лишь способствовать сравнению разных переводов без всяких оценочных суждений.
Из курьёзов отмечу цитату из доклада Ж.-А.Миллера, опубликованного в 1966г, автору 22 года, под названием «La suture…», которая приведена на 27с. перевода книги. В доступном нам переводе под названием «Шов» из МПЖ (№6, 2016, с.97-104) её содержательный аналог не обнаружен. Не читаем ли мы с Лораном разного Миллера? ДОСЛОВНЫЙ ПЕРЕВОД — ЗАБЫВАНИЕ
Обратимся теперь к дословному переводу, который в специальной литературе именуется синтаксическим уподоблением. Понятно, что эта стратегия не может быть единственной или даже доминирующей из-за разнообразия и несовместимости синтаксических конструкций языков. Если бы какой-то перевод был дословным по преимуществу, то в нём могло и не сохраниться содержание исходного текста. Оно утрачивается из-за преувеличения роли номинальных значений слов в ущерб смыслу и контексту, которые возникают через метафору, то есть через сопутствующие, а не основные, значения языковых единиц, через коннотации. Яркий пример подобной утраты смысла представляет перевод с помощью goodle-переводчика. Этот цифровой алгоритм принципиально настроен на передачу основных значений языковых знаков и нечувствителен к воспроизведению смыслов в переводе.
Вместе с этим, дозированное применение дословного перевода в сочетании с двумя другими стратегиями провоцирует ассоциативную активность читателя из-за возникающих литературных шероховатостей и доктринальной непредсказуемости. Важно соблюсти меру, чтобы потенциал ассоциаций оказался достаточным для восстановления содержания оригинала самим читателем. Он должен постоянно оставаться в позиции, в которой может сказать фразу типа: «Есть ли то или иное утверждение в оригинале, я точно не знаю, но в связи с прочитанным переводом мне приходит в голову следующее…» и его сомнения, например, в адекватности его мыслей, не должны заглушить поток ассоциаций. Обращу внимание, что последние утверждения созвучны идеям З.Фрейда из 7 главы «Толкование сновидений» о механизмах цензуры сновидения, и это не случайная параллель.
Но прежде, чем двинуться дальше, изобразим на рисунке утрату смыслов в стратегии дословного перевода.
Утрата смыслов оригинала при дословном в дословном переводе:
Конечно, на рисунке преувеличенно показано размывающее действие реального дословного перевода. Оно сдерживается неизбежным присутствием первых двух стратегий. Утрата содержаний исходного текста идентична тому, что происходит при забывании - в переводе замысел автора может оказаться забытым без всякой замены на другое содержание.
Таким образом, три выделенных стратегии перевода подводят нас к неожиданному и даже парадоксальному итогу проделанного анализа, который сейчас и будет артикулирован.
РЕАЛЬНЫЙ ПЕРЕВОД — СНОВИДЕНИЕ
Реальный перевод возникает как результат сочетания всех трёх подходов, и лишь предпочтения переводчика распределяют их приоритеты друг перед другом. Один стремится к изяществу литературной формы, другой - к научной строгости, третий - к воспроизведению замысла автора. Но каждый из них должен выражать мысли в соответствии с литературными нормами своего языка, остаться в понятийном поле и идейном контексте первоисточника, а также соблюсти концептуальную адекватность подлиннику. Так что реальный перевод всегда оказывается литературно-научно-дословным. В итоге содержание оригинала так или иначе искажается действиями метафоры, метонимии и забывания, то есть известными механизмами работы сновидения, и по-другому оно не передаётся. Понятно, что продуктом работы механизмов сновидения может быть только сон, то есть в нашем случае – грёза наяву.
Если быть совсем точным, то соответствия здесь выглядят следующим образом.
Так что читатель перевода оказывается в положении того, кто разгадывает сон переводчика о реальном содержании текста оригинала. По Фрейду сновидение раскрывает желание субъекта и его исполнение во сне. Причем все три инстанции - мысли сновидения, сон и текст сновидения -- исходят из одной и той же психики и связаны друг с другом органически. Связаны очень сложно, но источник всё-таки один. В случае перевода, как правило, участвуют трое -- автор, переводчик, читатель. При этом читатель рассчитывает понять автора, расслышать в словах переводчика истину послания автора без купюр и добавлений. Сопоставление перевода со сновидением обнажает факт исполнения желания переводчика в его творении через процесс языковой трансформации оригинала, так что читатель обретает доступ к истине послания автора только через фильтр исполненного желания переводчика.
А каково оно, его желание?
ЖЕЛАНИЕ ПЕРЕВОДЧИКА
Прослеживаются три разных ситуации. В наиболее распространенных случаях литературного или научного подхода желание переводчика - это желание перверта. Конечно, желание говорящего существа первертно само по себе, так как возникает из дефекта сексуальности, в которую требованием имплантируется влечение. В результате люди никогда не требуют то, чего они желают. Но сейчас речь не об этом, а об исполнении желания перверта и его наслаждении. В этом отношении Лакан даёт чёткую формулу, в которой вполне узнаваемо читается процесс перевода, хотя относится она к желанию перверта вообще: «Даже в случае извращения, когда желание выдаёт себя за то, что и является по сути дела, законом, то есть за его, закона, ниспровержение, оно остаётся тем, на чём закон держится. Об извращенце мы с достоверностью знаем сегодня одно: то, что извне выглядит как безграничное удовлетворение, представляет собой защиту, использование закона как силы, которая субъект на пути наслаждения сдерживает, тормозит, обуздывает. Воля к наслаждению у извращенца является, как и у любого другого, волей, которая в самом желании своём тормозится, наталкивается на присущие ему границы […]извращенец не знает, чьёму наслаждению он действиями своими служит. Ясно лишь, что не своему собственному»[3]. В этой общей формуле Лакана стоит только сделать две подстановки: извращенца заменить переводчиком, а закон - адекватным переводом, создание которого и есть закон для переводчиков, который они всё время нарушают в желании сделать более понятную, с их точки зрения, версию. Переводчики сводят своё участие к чисто инструментальной роли. Они часто говорят, что они лишь инструменты, и им непозволительно иметь собственное я или свою точку зрения. Но в отличие от формулы Лакана, они точно знают, что служат удовлетворению Других, хотя часто даже не знакомы с ними персонально. Всё это особенно рельефно представлено в последовательном переводе. Но и в случае перевода текста все составляющие тоже представлены, хотя не так ярко. Создание адекватного перевода есть тот самый закон, который переводчик нарушает, но одновременно к нему стремится, как к той силе, которая сдерживает, тормозит и обуздывает его на пути наслаждения, ограничивая безудержную фантазию, хотя и не всегда успешно. Напомню переводы Б.Пастернака, А.Волкова, Б.Заходера, а также упражнения Фимы Жиганца в переложении известных произведений на блатной жаргон. Для них закон адекватного перевода не стал непреодолимым препятствием.
Теперь мы вправе задать вопрос: о какой именно перверсии идёт речь?
И на этот вопрос мы находим ответ в чеканной формуле Лакана, в которой он определяет суть мазохизма: «Мазохист, скажете вы, прекрасно знает, что наслаждается, на самом деле, Другой. Иными словами, это извращенец, которого осенила истина. Перед нами, таким образом, исключение из правила, которое я только что сформулировал: извращенец не знает, кто, собственно, наслаждается. Всегда - Другой, конечно: для мазо это отнюдь не секрет. Невдомёк мазохисту и ставит его в ряд с другими извращенцами другое - он верит, разумеется, будто ищет он наслаждения Другого, но именно потому, что он верит в это, вовсе не этого он ищет на самом деле… в Другом он ищет тревоги.» [4]. Можно представить себе уровень тревоги Другого, если переводчик- инструмент вдруг откажет - сбежит, потеряет голос, уволится, хлопнет дверью… Именно поэтому переговорщики стремятся сделать переводчика зависимым - они думают, что тем самым защищают себя от неприятностей и обретают власть над своим инструментом. Таким образом, переводчики сводят своё участие к инструментальной роли, к обезличенному участию на благо переговорщиков или читателей, как об этом однозначно сказал Лакан в тех отрывках, один из которых представлен выше при обсуждении литературного стиля как метафоры.
Вторая из трёх ситуаций характеризует коммерческие переводы, когда переводчик не заинтересован лично в содержании переводимого им текста. Она вполне сопоставима с использованием google-переводчика, только более совершенного, чем известные цифровые алгоритма. После перевода обязательно последует этап редакционных правок заинтересованного корректора. Но тогда именно он становится автором окончательного варианта, а следовательно, именно он оказывается в рамках мазохистской перверсии.
Стоит уточнить, что речь идёт не о телесном, а о ментальном мазохизме, но лишь потому, что процесс текстовой трансформации не задействует явно сексуальный контекст. И, конечно, сказанное не является окончательным аргументом ни в пользу, ни против перверзии сексуальной позиции в отношениях с Другим (Другой). Всё это лишь неустранимый косвенный довод «за». Не более, но и не менее.
Конечно, сексуальная позиция мужчины всегда полиморфно первертна [5]. Именно поэтому в случае мужчины-переводчика речь может идти о сублимации в том смысле, который раскрывает Э.Лоран, начиная с 64 страницы своей книги. Он анализирует лакановский термин эскабо (S.K.beau) как наслаждение смыслом, того, что противостоит бессмыслице синтома. Переводчик наслаждается игрой со смыслами, легко переходя и возвращаясь в границы исходного текста. В случае женщины-переводчика мазохистская позиция скорее манифестируется, чем сублимируется.
В любом случае автор оригинала отмечен отцовскими атрибутами, например, авторитетом, который возникает из признания Другим его знаний и опыта. Переводчик, мужчина или женщина, отчасти соглашается с этим, но хочет донести до новых читателей идеи и текст оригинала более ярко, более понятно, более точно… К тому же разнообразие и несовпадение языковых конструкций неизбежно требуют от него немалой креативности. Таким образом, на месте авторитетной, отцовской, реальности оригинального текста переводчик или редактор создают свою новую реальность, констатируя явно или неявно протест против отца. Сохранение и следование отцовской традиции невозможно ни в одной из трёх рассмотренных выше стратегий перевода - ни в литературной, ни в научной, ни в дословной.
Ж.Шассге-Смиржель считает, что протест против отцовской реальности, её разрушение и создание на её месте новой реальности представляет собой характерную черту любой перверсии. Причём все перверсии, независимо от их содержания, развиваются на анально-садомазохистическом фоне [6]. Представляется, что именно эта конструкция присутствует в переводе как его основа.
АДЕКВАТНЫЙ ПЕРЕВОД
Стоит отметить, что не всё сказанное ускользало от внимания исследователей. В художественной литературе проблема адекватного поэтического перевода анализируется давно и с определёнными успехами. Для сохранения прочтения произведения на языке перевода требуется «не близость лингвистически проявленных смыслов и даже не общность речевых и поэтических приёмов, а единство концептуального содержания и сопоставимость эстетического воздействия на читателя» [2, с. 106]. Литературоведы признают достаточность указанного критерия не только для общей оценки качества перевода, но и как руководство для самих переводчиков. Они считают, что «продуктивная сторона этой концепции - в расшифровке так называемых «содержательных аномалий текста» при выдвижении на первый план психологической доминанты («катарсис») в процессе последовательного преобразования базового переживания в произведении искусства путём означения, эстетизации, переоценки, эмоционального разрешения» [2,с.107].
Мы видим, что в феноменологическом хаосе случайных подходов к переводам психоаналитических текстов возможно навести какой-то порядок - литераторы у себя это смогли. С другой стороны - результаты их поисков нельзя перенести на интересующую нас область, так как эстетическое воздействие, последовательное преобразование базового переживания, катарсис и т.д. никак не воспроизводят содержание психоаналитического текста, хотя и приветствуются как дополнительный бонус. Приходится констатировать, что общепризнанные критерии адекватности психоаналитического перевода не сформулированы. Единственный реалистичный вариант на сегодня - это экспертная оценка. Возможно, что только этот вариант и никакой другой, в принципе совместим с интересующими нас текстами. Но тогда у исходных концептов появляется поручитель, полномочия которого определяются им самим. Они вполне произвольно могут быть расширены до полномочий редактора и даже цензора не только перевода, но и оригинала. Описанная выше перверзная ситуация вновь оказывается и не исключённой, и не верифицируемой, а профессиональная позиция эксперта превращается во вторичную по отношению к его этической позиции.
Напомню, что лакановские семинары нам известны в пересказе А.Черноглазова, так что мы читаем тексты лакановско-миллеровско-черноглазовские, а не точные лакановские. И даже если вуаль изящной словесности удаётся преодолеть, то тексты всё равно не будут оригинальными - роль Ж.-А.Миллера в их формировании остаётся неустранимой.
Создаётся впечатление, что требование адекватности разделяет поэтический и психоаналитический перевод радикально. Истина первого конкретно объективируется, в то время как истина второго имеет структуру фикции [7]. Но тогда, что есть истина поэта и что есть истина аналитика? Здесь вполне уместны очевидные параллели с известной картиной Н.Н.Ге «Что есть истина?» Место поэта в этой метафоре может иной раз находится на стороне Спасителя, ведь уже сказано, что «поэт в России - больше, чем поэт». А место аналитика - всегда со стороны Пилата и никогда - со стороны Мессии. Такова природа профессии изначально – психоаналитик никогда не спасает, хотя бывает, что помогает и избавляет. Но каждый раз, получая оплату за сессию, он, по-пилатовски, «умывает руки».
Остаётся изобразить действие адекватного перевода психоаналитического текста с учётом благих пожеланий переводчика и понимания истины экспертом.
Смысловое содержание первоисточника не передаётся точно. Всегда что-то добавляется, а что-то одновременно исчезает. В адекватном переводе обязательно присутствует какая-то смысловая размытость, которая тем не менее должна оставаться в границах допустимого коридора адекватности. Проблема адекватности решится однозначно, если будут сформулированы метаязыковые инварианты психической структуры говорящего существа, то есть то, что сохраняется и у француза и у русского, и у китайца, и у всех других национальностей. Похоже, что последнее учение, которому посвящена книга Э.Лорана открывает для нас пути, проложенные Ж.Лаканом в эту область, но согласятся ли переводчики на это…
ТРЕТЬЕ ЖЕЛАНИЕ ПЕРЕВОДЧИКА — ТРАНСКРИПЦИЯ
Наш анализ остался бы незавершённым, если не уделить должного внимания третьему желанию переводчика. Правда, оно не столько про перевод, сколько про редактирование. К тому же в чистом виде оно встречается очень редко. Может быть, только один раз, если ограничиться текстами лакановской ориентации. Однако имитируется очень часто. Речь пойдёт о том, что внешне вполне сопоставимо или с апостольским служением при передаче истины как высшей заповеди, как заповеди в евангельском смысле, или с сектантской проповедью догматов, которые по совершенно объективным причинам нуждаются в правильном истолковании. Но в любом случае лингвистической основой станет транскрипция, то есть переписывание.
Конечно, транскрипция присутствует как неотъемлемый механизм и во всех трёх стратегиях перевода, создавая метафору, метонимию и забывание. Но в ситуации третьего желания переводчика она ничем не искажена и проявляется в чистом виде, чем и интересна для нашей темы.
Стоит напомнить, что и Лакан, и Миллер вполне отдавали себе отчёт в сложностях и опасностях транскрипции. Но именно транскрипция устного наследия Лакана заменила собой для нас несуществующий оригинал [8]. Именно поэтому на титульных листах всех книг Семинара есть строчка «В редакции Жака-Алена Миллера».
История появления лакановских семинаров вполне укладывается в рамки евангельского сюжета. Тексты семинаров, как и евангельские тексты, появились намного позже оригинала, благодаря подвижническому труду избранного ученика Ж.-А. Миллера. Он получил от автора личное благословление на этот труд. Лакан начал свои Семинары в 1953г под лозунгом: «Назад к Фрейду». Так же и Миллер с 1973 читает открытые еженедельные лекции под общим титром: «Лакановская ориентация». Все эти повторения в новой истории вполне подобны отношениям евангельских героев: Иисус - Павел –христиане. Конечно, здесь нет речи о тождественности действующих лиц, но и случайным совпадением такие параллели не объяснить. И, конечно, приходит на ум апокриф, что христианство стоило бы назвать савлианством…
Единственное, что отсутствует в новом повторении евангельской истории - это неоспоримый знак истины учения, объединённого общим названием лакановский психоанализ. Избранный ученик заявляет, что «психоанализ имеет структуру фикции»[7]. При этом он развивает идеи мэтра безупречно с любой точки зрения, кроме ортодоксальной. Да, и сам Ж.Лакан призывал: «Идите, идите, вас ждёт истина, и даже не одна, а несколько!» [7]. И всё это на фоне известной максимы Спасителя: «Я есмь путь и истина и жизнь» [Ин. 14:6]. И, конечно, критерием Истины здесь оказывается вера в нее: «По вере вашей да будет вам» [Матф. 9:29].
В перспективе анализа текстовой трансформации все подобные эксцессы, в конечном счёте, мелочь. По крайней мере, при первом погружении в тему. Да, и религиозные коннотации в истории психоанализа – это скорее дополнительный бонус, чем недостаток. И всё бы ничего, если бы не два «но» – из-за которых и потребовалось столь длинное вступление.
Во-первых, транскрипция может стать основой для подмены дискурса как со стороны его содержания, так и со стороны структуры в лакановском смысле.
Во-вторых, транскрипция содержания подобна синтезу сновидения из остатков дневных переживаний, когда скрытые мысли сна выражаются в дневных образах через символику сновидений. И это завершающий элемент в конструкции перевода как сна переводчика.
Стоит специально заострить внимание на том факте, что транскрипция в обоих своих проявлениях осуществляется субъектом якобы знающим в тот момент, когда он обесценивает Другого знания, занимая по отношению к нему ироническую позицию [9]. Для апостолов она была исключена после известного события, произошедшего в День Троицы. И это косвенный довод в пользу Истины новозаветных текстов, но только для них. А для современных транскрипций никакое толкование не исключено a priopi. Если истина имеет структуру фикции, и это неоспоримо, то и фикция имеет структуру истины, и никакие авторитеты здесь не действуют и ничего не гарантируют. Если речь говорит то, что в ней не читается [8], тогда чей голос слышится поверх неавторской транскрипции устного сообщения? Голос чьего бессознательного?
ТРАНСКРИПЦИЯ СОДЕРЖАНИЯ — ИСКАЖЕНИЯ
Показательный пример транскрипции содержания находим в статье Ж.-А.Миллера «Жизнь Лакана, предлагаемая вниманию просвещённой публике» в переводе А.Черноглазова. Собственно, именно этот пример привлёк внимание к теме транскрипции в обоих её проявлениях.
Представляют интерес два утверждения Миллера, которые приводятся с небольшими сокращениями. Они, конечно, о Лакане.
Первое: «[.] я не нахожу для его характеристики лучшего слова, чем популярное [.] у экзистенциалистов словечко подлинный[.]. И всё же мне невольно вспоминается в связи с ним фраза из Послания к коринфянам: «Я стал всем для всех, чтобы спасти всех». (с.29).
Второе: «С другой стороны, он был вами, вами самими [.] Поэтому и уподоблялся этот ловец человеков Зелигу, персонажу Вуди Алена, обладавшего способностью принимать чей угодно облик.»(с.29).
Конечно, Миллеру виднее, ведь он был знаком с Лаканом лично, но мне не удаётся совместить в едином, пусть даже противоречивом, субъекте это: «…чтобы спасти всех» с другим лакановским лозунгом лозунгом: «Все, кроме меня». (с.21). Удивительным выглядит и сравнение Лакана с анекдотической фигурой Зелига, гениального мастера имитации, но не творца новых идей.
Однако все эти противоречия находят своё разрешение, если обратиться к точной цитате из Первого послания коринфянам апостола Павла(1 Кор 8:19 -22): «19. Ибо, будучи свободен от всех, я всем поработил себя, дабы больше приобрести;
20. для иудеев я был как иудей, чтобы приобрести иудеев; для подзаконных был как подзаконный, чтобы приобрести подзаконных;
21. для чуждых закона – как чуждый закона, - не будучи чужд закона перед Богом, но подзаконен Христу, - чтобы приобрести чуждых закона;
22. для немощных был как немощный, чтобы приобрести немощных. Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере немногих».
Из точной цитаты мы видим как сочетаются воедино в жизни и служении ап. Павла две идеи - о спасении и о мимикрии. Но у Миллера они оказались разведены и искажены, так что в его тексте о жизни Лакана слышится что-то совсем личное… Но нас интересует феномен транскрипции. Как же он возникает?
Наиболее сложные и глубокие смыслы некоторого повествования представляют собой синтетический продукт содержаний всего текста в целом. Это такой гештальт, который превосходит простое сложение смыслов отдельных предложений. Подобно любым смыслам вообще, этот гештальт возникает лишь с последним предложением или даже с последним словом последнего предложения всего высказывания и обратным действием согласовывает смыслы всех частей текста. Транскрипция содержания как искажение первоначального гештальта появится, если разъять исходный текст на части, придать им самостоятельный независимый статус, тогда синхронизация разъятых частей вызовет к жизни совсем другой гештальт, совсем другой смысловой синтез.
В оригинальном тексте послания апостола Павла пункты 20, 21 и начало 22 взятые сами по себе вполне узнаваемо описывают портрет Зелига. Во второй части пункта 22 Павел говорит о спасении немногих, а вовсе не всех, как в цитате из статьи. Наконец, полный смысл всего отрывка, тот что выше назван гештальтом, не появится без предложения пункта 19, а последнее слово отрывка, слово «немногих» завершает обратным действием содержание всего текста. Теперь мы понимаем всё напряжение борьбы апостола Павла за спасение каждой души при одновременном признании, что каждую душу ему спасти не удастся, только немногих из всех.
Нет сомнения, что Миллер знаком с полным текстом Послания, иначе не появились бы в таком разъятом и искаженном виде цитаты из него. А вот вопрос о том, как получилось, что представлены они сквозь призму транскрипции содержания, а не по первоисточнику, оставим без комментариев. Вместе с этим, при работе над переводом книги Э.Лорана редактор отдавал себе отчет в опасностях транскрипции содержания. Именно в стремлении преодолеть эти трудности все цитаты представлены в двух вариантах – один перевод наш, он выполнен по тексту книги и еще один, более ранний вариант, если он существует и так или иначе опубликован.
ТРАНСКРИПЦИЯ СТРУКТУРЫ — ИМИТАЦИЯ
Тема, вынесенная в заголовок этого пункта, оживляет в памяти старый еврейский анекдот: «Сара, оказывается то, что мы столько лет принимали за оргазм, была астма».
Стоит ещё раз обратить внимание, что перевод есть транскрипция в явном виде. Адекватный перевод, кроме прочего, должен сохранять структуру дискурса первоисточника. Возможно ли это, или стоит смириться с астмой?
Насколько мне известно, требование сохранения дискурсивной структуры в адекватном переводе никогда явно не артикулировалось. И это странно само по себе, так как даже в художественном переводе невозможно транслировать эстетические и этические интенции оригинала без сохранения дискурсивной структуры. В переводе цена структурной неопределенности возрастает многократно, вплоть до радикального изменения духа текста, его направленности и глубины. Например, последние слова Фауста в переводе Н. Холодковского звучат как девиз мэтра [11, с.457]:
Лишь тот достоин жизни и свободы,
Кто каждый день за них идет на бой.
Представляется, что перевод Н. Холодковского адекватно воспроизводит замысел И.Гёте, а он подробно исследован в следующем тексте о транскрипции структуры. А вот перевод Н. Копанева противоречит оригиналу:
…тот, кто знает счастье и свободу,
Тот каждый день за них ведет борьбу.
Борьба за счастье – это не про мэтра, а про истерика. Если бы Фауст стремился к счастью, то Мефистофелю не потребовалось бы его соблазнять счастьем, а Гёте не смог бы написать свою гениальную трагедию о соблазнении мэтра. Структурная доминанта авторской позиции оказывается единственным гарантом адекватности при расшифровке содержательных аномалий текста.
А каковы они, эти структурные доминанты?
Четырёх канонических дискурсивных структур недостаточно даже для описания произведений литературной классики. Аналитические тексты в этом отношении нисколько не проще, так как не все из них, даже самые важные, соответствуют структуре аналитического дискурса.
Александр Черноглазов в своих литературных переводах смог передать структурность речи Лакана, которую не исказила редакция Миллера. Однако в поле переводов есть и другие примеры.
ЛИТЕРАТУРА
1. Eric Laurent, L’envers de la biopolitique. Navarin, Champ Freudien, 2016.
2. Мальчуков Л.И. Пасхальный хронотоп в «Фаусте» Гёте: подходы и оценки в переводах Н.Холодковского и Б.Пастернака. ГОУ ВПО «Петрозавод. гос. ун-т», Петрозаводск: Изд-во Петрозавод. ун-та, 2008, - вып. 5 – с.104-127.
1. 3.Лакан Ж. Тревога (Семинар, Книга Х (1962/63)). Пер.с фр. А.Черноглазова. М.: Издательство «Гнозис», Издательство «Логос». 2010. с.187.
3. Ibid с.189.
4. Лакан Ж. Ещё (Семинар, Книга ХХ (1972/73)). Пер. с фр.А.Черноглазова. М.: Издательство «Гнозис», Издательство «Логос», 2011. с.86.
2. 6.Ж.Шассге-Смиржель. Садомазохизм в перверсиях: некоторые размышления о разрушении реальности. Пер. О.Галустян., Журнал практической психологии,2004.
3. 7.Жак-Ален Миллер. Психоанализ имеет структуру фикции. МПЖ, №6, 2016, с.9-21.
4. 8. Лакан Ж. Четыре основные понятия психоанализа (Семинар, Книга ХI (1964). Пер. с фр. Черноглазова. М.: Издательство «Гнозис», Издательство «Логос». 2004. с.293-299.
5. 9.Жак-Ален Миллер. Ироничная клиника. Пер. с фр. И.Метревели, МПЖ, , 2012, с.66.
6. 10.Хандогин В.А. Циклические дискурсы. – Новосибирск: Изд-во НГТУ, 2017. – с.14-20.
7. 11. Гёте И.В. Фауст: [трагедия]; [пер. с немецкого Н.Холодковского]. – М.: Изд-во АСТ, 2017. – 480с.