Мужчина, назовем его Георгий, обратился ко мне с жалобой на беспричинные и внезапные разогревания тела, которые никак не связны с общим физическим состоянием. Ему 49 лет, он русский из Казахстана, знает несколько иностранных языков, так как учился в Алма-Ате на факультете иностранных языков, но не закончил его. Женат, но с женой не живет. У него трое детей от двух женщин. Зарабатывает себе на жизнь в последние несколько лет тем, что разрабатывает дизайн и оформляет витрины магазинов, клубов, офисов. Особенно любит делать миниатюры, миниатюрные макеты, барельефы. До этого профессионально занимался подводным плаванием, парусным спортом, был летчиком-инструктором ДОСААФ, инструктором по прыжкам с парашютом, совершил две или три тысячи прыжков. Сейчас живет в мастерской, место для которой снимает. Ему приходится часто переезжать с места на место, из одного подвала в другой, так как снимает он, как правило, именно подвалы.

Случай это интересен тем, что Георгий ищет не любовь окружающих его людей, не личные блага. Он, как Эдип, настойчиво хочет узнать правду о себе, какой бы она ни была. Поэтому его интерпретации-прозрения часто удивительно точны и глубоки. Встречаемся мы уже около года один раз в неделю.

Его мать, медицинский работник, родила его относительно поздно, от мужчины значительно старше ее, с которым в браке она никогда не была. В его свидетельстве о рождении записано: мать – фамилия, имя, отчество, отец – Константин. Георгий носит фамилию матери.

Отец. Георгий помнит только одну встречу с отцом. Все остальные сведения об отце он получил от матери. Отец был слесарем-лекальщиком на паровозоремонтном заводе, у него было много женщин. Единственная встреча с отцом произошла, когда Георгию было года четыре. Мать с сыном пошли к отцу в больницу попроведать его. Отец вышел к ним в больничном халате и тут же сказал : «Ты что это придумала? Зачем ты его сюда притащила?». Мать смутилась и сразу отправила сына в коридор одного. Там он дождался мать и они пошли домой. Георгий считает, что отец не признал его своим сыном, к тому же мать подтверждала его догадку: она часто разглядывала его лицо после купания в детстве и говорила «Да нет, Константин, вылитый Константин.» По мнению Георгия, так она пыталась убедить саму себя в том, что его отцом был именно Константин.

Жизнь Георгия в детстве удивительно точно вписывается в лакановские формулы: «Кастрация, фрустрация и лишение суть три разные вещи. Если фрустрация идет от символической матери, то за кастрацию ответственен, как мы читаем у Фрейда, реальный отец, в то время как на уровне лишения встречаемся мы с отцом воображаемым». (Семинары, том VII, стр. 391)

На одном из последних сеансов он показал мне миниатюрный макет часовни, стоящей в центре Новосибирска. Он был выполнен очень точно и смотрелся, пожалуй, лучше и живее, чем оригинал, задавленный окружающими зданиями. Затем он долго и нудно рассуждает о цене этого сувенира, о величине партии выпуска, о местах продажи, о возможной выручке, и так далее, затем неожиданно переходит к себе.

- Вы не согласились, что мое тело выражает страх. Вы на самом деле так считаете? Может, Вы это делаете умышленно? Может, это Вам просто не знакомо? Это не Ваше? (пауза)

На самом деле, я тогда несколько слукавил. Потому что, в первую очередь, я выдвигаю версию, что и температура, и разогревание, и ноги, и боль в мышцах, вообще мышечная боль, и десны больные – все это некорректно было бы назвать просто агрессией, потому что агрессия, по сути, - это нейтральное слово. Если более конкретно – это злоба. Я очень злой, во мне очень много злости, ненависти. Я очень раздражительный. Вы согласитесь?

- С этим соглашусь.

- Вы согласитесь с тем, что это может иметь и соматические проявления?

- Безусловно.

- В общем, да простится мне сказанное, ненависть к Родине, ко всему русскому, отвращение к нашему образу жизни, общения. Разумеется, я такой же, как и все, и тоже могу вести себя по-свински. (пауза) Разумеется, я понимаю, что это нападение на самого себя. Я полагаю, что давно когда-то это могло быть очень сильной любовью. Я родился от природы очень энергетически заряженным. У меня много энергии. Вы согласитесь с этим?

- А зачем Вам мое согласие или опровержение?

- Да я понимаю, что я должен увидеть себя в том, что поговариваю. Сегодня утром перебирал фотографии, уточнил в 61 году, в апреле месяце, умирает бабушка, мамина мать, и нахожу ту самую фотографию-пластинку, на которой записан голос матери. Она датирована 10 июля 61 года, то есть, получается так: как только умерла бабушка, она отдала меня в Дом ребенка и уехала в Сочи, откуда и прислала мне эту фотографию. Не подбирая слов, она как на помойку, бросила меня в этот Дом ребенка, а сама уехала в Сочи, Ялту, туда, где она провела детство, где она была с отцом. Поехала пережить потерю матери, восстановить силы. Как она рассказывает, взяла путевку, а когда путевка кончилась, устроилась где-то там на работу, продолжила там работать. Ну, а потом приехала и забрала меня.

Ну, какие же мы невежды, получается. Спасибо только Фрейду, что это все вскрылось. Ну, нельзя ребенка одного бросать. Она-то думает, что его там будут кормить, будет медицинское обеспечение. Но это была катастрофа, это была катастрофа, из которой я вернулся в том виде, в котором остался потом навсегда.

Ничего не могло там со мной не происходить. Никто меня, может, и не бил, и не мучил, и не калечил. Одно то, что мать отсутствует, это уже само по себе в таком возрасте…
У меня и взаимоотношения с миром не были возможны, потому что…
Наверное, чем я занимаюсь всю жизнь – это истребляю мать в самом себе. Сколько злости, сколько негодования, сколько… Оно стало все-таки появляться, когда мы стали жить под одной крышей.
И после этой сильнейшей травы, когда она исчезает, пусть я даже в хороших условиях нахожусь, а потом забирает меня, после этого продолжаются эти детские садики (детские сады-интернаты, в которых дети находятся всю рабочую неделю, 5-6 дней). Я же после этого заболел дизентерией. Вот оно, пожалуйста, соматическое…
«Вот, там у них непорядок, там у них грязь, бактерии, заразили тебя дизентерией». Да меня заразила дизентерией она. Эта дизентерия может ходить и человек нисколько не заболевает. А заболевает он, наверно, потому, что живот раздулся – никакого рефлекса на еду, сплошной крик, страдания, муки – матери нету.
Если бы немного попозже это все было бы, я бы смог легче все это перенести, а тогда и слов-то никаких не было.
А потом началось, как издевательство методическое. Я уже про саму реакцию, вот она уходит, а я на нее… она, может, уже и не нужна была мне как таковая, я не помню ничего такого ценного, чтобы… Вот мама, вот мы сидим, вот она мне читает или я сижу у нее на коленях – ничего не помню. Ни тактильного контакта, ни того, как я ее любил. Я только помню, что она уходит – и у меня паника. Я гонялся за ней.
У меня никогда не было своего места, своих игрушек, своей кровати, не было своей зубной щетки, своего мыла. И вот только пальцы, вот эти вот пальцы, вот с концентрацией на своих пальцах. Вот это и есть мое творчество.
Меня все время интересовали какие-то предметы, потому что все, что снаружи, все, что на некоторой дистанции, удалении – это страшно, это опасно, это агрессивно. И я ничего не ждал снаружи хорошего. Это какие-то собаки, это какая-то машина может вывернуть из-за угла. Все от меня чего-то хотят, подходят, домогаются, фу, отойдите. Поэтому мне нужно какое-то замкнутое пространство.
Еще меня мучила фантазия, что мать должна умереть. Меня никогда не беспокоила моя смерть, у меня была абсолютная уверенность, что если я умер, о это будет гладкая плита без всякой надписи, и затопчут ее, и меня это никак не трогает и не напрягает. А вот мать. И там написана ее фамилия, и там ее фотография – вот это разрывало мне душу на части. И у меня вот все время были эти фантазии.
Меня всегда тянуло к свету, к тем местам, где как-то свет играет. Особенно забор, и в заборе – щели, а там – заходящее солнце. Это очень красиво. И вот эти вот лучи солнца, это чуть ли не единственное, за что я цепляюсь, когда мне хочется немного поднять настроение или успокоиться.
Я не знаю, есть ли какая-то польза от того, что я сейчас рассказываю. Может, это просто нытье.

- А кому – польза?

- Мне. Мне, конечно. А Вам в конце самом, если Вы получите хороший результат.

- Какой результат будет хорошим, а какой – плохим?

- Ну, наверное, удачный психоанализ.

- А что такое – удачный психоанализ.

- Ну, удачный – это когда человек выбрался, Вы смотрите – вроде пошел, полетел. Низом пошел – видать к дождю.

- Верхом пошел – полетел во Францию (я напоминаю Георгию его мечту навсегда уехать из России во Францию).

- Нет, во Францию я , на самом деле, не хочу. Франция, говорят, очень похожа на Россию. Французы такие же мудаки, как и мы. Мне Австралия импонирует, или уж прямо в Штаты.

Следующую сессию Георгий начал словами:

- Можно ли сказать, что мои высказывания о России, о русских, носят проективный характер?

- Что Вы имеете в виду под проективным характером? – Георгий объясняет. – Хорошо, что Вы это отследили.

- Внутри себя я все равно сильный. И одна из сильных черт – это пойти против себя, поставить под сомнение свою уверенность. Это не всегда малодушие, зрителей ведь нет.
В результате чего я стал относиться к себе плохо?
Помню, мать оставляла меня у соседей. Их звали деда Вася и баба Дадам. Они не были нашими родственниками по крови. Я к ним бегал. Или мать оставила меня там. И эта баба Дадам готовила мне гоголь-моголь. А деда Вася лежал на высокой кровати. У него были толстые очки с огромными линзами. Я их брал и выжигал ими по дереву. Для меня это было чудом – как эта линза фокусирует свет и выжигает. Они были люди пьющие, и деда Вася дразнил меня: «Гера – хороший мальчик, вот только кошка - дура». Это меня злило.
Он все время норовил схватить меня за мошонку и говорил, что у тебя там киш-миш и урючинка. Он бегал за мной вокруг стола и все норовил схватить меня за это место. Мне это очень-очень не нравилось. Потом мать сказала, чтоб я туда больше не ходил, так как у них туберкулез.
Когда я осмотрел эту картину (он имеет в виду картины своего детства, воспоминания о детстве), я уже тоже пытался на эту тему говорить, ну, по поводу моего отношения к моему пенису. Я понял, что у меня было резко негативное отношение к моему пенису. Я считал, что это грязное место, очень постыдное, что смотреть на него, заговаривать на эту тему просто недостойно, очень плохо.
На вопрос «Вот ты вырастешь, женишься. Ты на ком женишься?» «Я не женюсь! - кричал я возмущенно. - Я никогда не женюсь!» У меня не было фантазий, что я женюся на маме, как это бывает в детстве часто.
И, в общем, плохо я относился, это плохое место, грязное место, чисто туалетная функция.
Получается какая-то белиберда: я считал себя неполноценным, потому что у меня есть пенис, и одновременно с этим, но немного позже, я считал, что у меня его нет и именно поэтому я неполноценен. Мое чувство неполноценности коренится на этой почве.
Я слышал фразы «мужское достоинство». Я никак не мог серьезно к этому отнестись. Я считал, что это издевательство, насмешка, это нонсенс, поэтому так и говорят для того, чтобы нападение совершить. Я и вообразить себе не мог, что это действительно может быть достоинством и дает мужчине чувство превосходства. Я считал, что это место исключительно для туалетных функций. Я и не подозревал о такого рода взаимоотношениях, может быть, просто вытеснил.
Какая-то должна быть чистота в результате отсутствия пениса, и благородство, и этакая хрустальность, непорочность.
Вот Мересьев, мать читала мне, что он летчик, и я думал, что у него, конечно, нет этого грязного места. Я не могу вспомнить какие-то идеалы мужского рода. Потом это снова появилось несколько позже, в период 12-13 лет, когда я впервые мастурбировал. (Как-то Георгий рассказал, что нашел в шкафу белье своей матери, сделал из него куклу и мастурбировал с ней.) Я мучился не знаю как… Ну, почему это, откуда это, эта потребность, непонятно откуда идущее чувство. Ну, когда я со своей сексуальностью столкнулся. Я натуральным образом думал, что я болен, когда появилась сперма (он считал, что сперма – это гной). И спросить не у кого. Я обвинял себя, и укорял, и давал честное слово, и тут же нарушал его.
Впоследствии негативное отношение у меня сменилось на терпимое. Вся моя жизнь была буквально подчинена ему.

- Вы не цените плоды своего труда, потому что это гной?

- И так тоже, да. И я очень не люблю, когда меня хвалят. Меня хвалят, а я горю со стыда. Я всегда считаю, что меня перехваливают.

Резюме. На мой взгляд, Георгий страдает от нарциссического личностного расстройства, и структура его психики, следовательно, психотическая, но хорошо компенсированная и стабилизирована, в частности, идеей о переезде в другую страну. Он понял, что лежит за спонтанными разогреваниями его тела, и, как он говорит, они перестали его беспокоить. Из анализа он не уходит и не собирается его прекращать. Мы по-прежнему встречаемся раз в неделю.